В одной самой обычной стране, в самом обычном городе, заполненном тем же, чем заполнены другие города в других странах – домами, автомобилями, запахами, голосами, старыми леди, юными джентльменами, добрыми собаками и их злыми хозяевами – жил мальчик Михаэль. Жил он с мамой, папой, стареньким дедушкой, выезжавшим на улицу лишь в коляске и старшей сестрой, противной Мишей.
Каждый день Михаэль ходил в школу, но уроки ему не нравились; только лишь рисование, на котором учитель, старый отдышливый, не ругал за рисунки, а ставил оценки.
На обратном из школы пути его обычно догоняли приятели Миши. Они перекидывались им, словно мячом, а сестра стояла за их спинами и выкрикивала какую-то глупую считалочку:
-Михаэль трусишка, Михаэль врунишка, и любой мальчишка по заду ему даст!
Потом они уходили «прошвырнуться», как повторяла Миша, но Михаэль знал, что они будут курить, а потом Мишу будет тошнить, и она придет домой с зеленовато-серым лицом… а Михаэль оставался и собирал рассыпанные карандаши. Потом он шел домой и дедушка совал ему в руку шоколадку. Небольшую плитку, завернутую в промасленную бумагу – ему такие шоколадки присылала раз в полгода сестра из Бельгии. Дедушка всегда убирал коробку на верхнюю полку («На черный день») а на следующий день доставал.
Они садились обедать, и мама спрашивала, не видел ли он сестру. И Михаэль отвечал:
-Она ушла гулять с подружками.
Потом папа откладывал газету и спрашивал:
-А что у тебя случилось сегодня, сынок?
И вот тогда, за длинным приземистым столом, в полутьме протяжной комнаты, окна в которой всегда были прикрыты тяжелыми портьерами, наступал его звездный час; Михаэль мог часами рассказывать о странных людях, неизвестных странах, ведьмах, драконах – и рассказывал это так, будто пережил за одно утро, то самое, что сидел за школьной партой.
А мама и папа сидели и кивали. По вечерам, сидя в креслах, они повторяли, как хорошо, что они развивают фантазию сына, о том, что важно давать волю его творческой энергии, о том, что из него возможно вырастет детский писатель…. И лишь дедушка не только слушал, но и запоминал все эти истории; впрочем, в последние несколько месяцев Михаэль все время повторял одну и ту же сказку – о полете над всей землей; из уст мальчика лился восторженный рассказ о розоватых, окруженных золотой дымкой, облаках, о горах, чьи вершины пронизывают воздух подобно ледяным пикам, о золотистых точках, мелькающих во мгле об огромном золотом гиганте, сей жар и убивает и дарует жизнь…
И каждый его рассказ лишь немного отличался от иного. С каждым днем Михаэль все худел и бледнел… и лишь дедушка это замечал, а родители твердили заученные сказки о фантазии и энергии, и отец спрашивал, уж не хочет ли он стать летчиком, а сестра била, называя вруном….
Но глаза Михаэля все светились тем же светом – светом веры, что, быть может, это и не ложь. Он часто сидел на подоконнике в своей школе и думал, о том, как же это низко – третий этаж, после того, как он побывал на вершине мира и видел его как у себя на ладони….
А в один вечер вся семья сидела на веранде. Мать только разлила чай, дедушка достал ещё шоколада из тайника и Михаэль пристроился в ногах матери, и та топорщила его волосы рукой. Миша то и дело подкалывала брата, спрашивая, куда же он дел свои крылья….
Мальчик подошел к перилам и вдруг понял, что вот они – его крылья… большие, белоснежные… они выросли всего за мгновение, не порвав белоснежной рубашки и школьного пиджачка. Папа, мама, дедушка, сестра – все они видели крылья и молчали. Лишь когда тонкая мальчишеская фигурка с огромными ангельскими крыльями победоносно крича скрылась среди облаков, Миша спросила:
-Значит, и про драконов тоже правда?
Записки больного синефила
Сообщений 1 страница 4 из 4
Поделиться12009-01-18 16:18:44
Поделиться22009-05-23 20:51:43
так, непорядок. Что я ничего больше и не выложила.
Золотые крылья.
У девочки в клетке были золотые крылья. А еще – веснушки и рыжие волосы. И вообще – она не походила на наших ангелов.
Я стоял на противоположной стороне улицы и наблюдал за ней. Она протягивала перо прохожим, хрупкая, изящная. А они шли мимо, люди и их ангелы, одни переговаривались, другие хмурились, третьи смеялись… и никто не замечал ее – и ее пера.
Я обернулся и посмотрел на своего ангела… белый, бесполый, всегда безмолвно следующий за мной…. Мои приятели говорили, что иногда ангелы разговаривают. Редко. Чтобы человек не пропустил своей судьбы – но они и не вмешиваются в естественный ход судьбы… глупые ангелы. Мой словно бы не видел меня, наверняка ненавидя за столь скучную обязанность следовать везде и всегда. И сейчас был удивлен…
Ангел был прекрасен – его лик просветлел, глаза сияли, все тело светилось - и указывал мне на девушку в клетке.
Ого. Мой ангел указал мне на мою судьбу….
Я перебежал дорогу – чертов мальчишка! Смотри куда бежишь! – и улыбнулся девушке. И она улыбнулась в ответ.
Я протянул руку.
Взял перо.
Так легко найти судьбу….
Я никогда не любил маленьких детей, честное слово. Меня раздражали эти пищащие куски мяса, и я точно знал, что никогда не заведу своих. Вернее, вполне возможно, что несколько моих сперматозоидов все-таки окажутся в чужой яйцеклетке, только вот в дальнейшем их развитии и воспитании я участия принимать не буду. Это не мои проблемы.
Пара любовниц. Отец и мать, которым я регулярно высылаю денег, и даже приезжаю четыре раза в год. Они рады, честное слово. Еще есть старшая сестра, я иногда пью пиво с ней, а ее муж все время таскает каких-то своих приятельниц, что бы мы познакомились. С некоторыми я спал. Некоторые даже ничего. Еще есть кот – редкий потаскун в любое время года, и кто придумал эту чушь про март? – Ромео и настоящая канарейка. Ее попросила подержать у себя соседка, на время переезда, и так и не вернулась.
Наверное, мне не надо описывать, что я почувствовал, когда однажды… проснулся младенцем. Да. Я был младенцем, мужского пола. Кажется, меня звали Дэвид, а может – Дерек. Они, такие большие, грубые, все время называли меня «малышом», красавчиком» и тому подобной дрянью, а когда и произносили имя, то были слишком далеко для того, что бы я мог разобрать. Но на одеяльце была вышита буква D, большая буква синего цвета, поэтому я был почти уверен, что не Эрик.
Хуже всего было – бездействие. Я много спал, очень много. Не потому, что хотел, а от скуки. Чем может заниматься грудной ребенок? Пялиться на то, что развешено над моей головой? Хотите, верьте, хотите, нет, но все эти штучки – крошечные луны, крошечные модельки планет, звезды, облака, все эти миниатюрные штучки, которые в прошлой жизни казались очаровательными даже мне – сейчас они вызывали отвращение. Потому что были перед глазами день и ночь, день и ночь….
Что я делал все это время?
Я вспоминал.
Любовниц. Их было много, я не отличался постоянством и верностью. Родителей. Все-таки я их люблю – любил? – хотя мы и не часто видимся (а увидимся ли мы теперь?). Вспоминал кота – кто-то говорит, что для тех, кому хочется верное животное, существует собака, но для меня верным был кот. Наверное, он уже съел канарейку. Вспоминал первую учительницу. Она вела у меня, а когда мне исполнилось двадцать – ей было лет сорок, не больше – мы занимались сексом. Я потом мог говорить друзьям, что «Трахал свою первую училку». Вспоминал старшую сестру и ее детей – хорошие они ребята, мои племянники. И не капризные, совсем. Своих друзей, ту компанию, где не стыдно рассказать, как облажался в свой первый раз. Наверное, у меня была хорошая жизнь – вот так вот, без шуток.
А однажды я стал осознавать, что забываю – улыбку мамы, смех Дэйзи и Дарси, стоны любовниц, стоны моей первой учительницы. Что я забываю все, что было тогда, в моей старой жизни.
Я кричал…
Кричал…
Крича…
Поделиться32009-05-23 20:52:47
Рыбкой больше
Девочка наклонилась над прозрачной гладью небольшого прудика, вглядываясь в золотисто-рыжие клубочки, изящно скользящие в потомках света, пронзающих воду; впрочем, легче было уследить за тенями, причудливо искаженными лучиками света на дне фонтана, чем за самими рыбками.
-Эмили, пошли.
Мама, красивая и чужая. Всегда добрая, милая, мягкая – но такая далекая… за семь лет жизни Эмили мама никогда не читала ей сказок – их читал только папа.
Но папы больше нет.
Мама подошла к ней и с улыбкой посмотрела на девочку:
-Да, красивые. Если хочешь, можем завтра поехать в магазин и купить тебе таких же.
Небольшая пустая в этот час площадь. Только она, мама и рыбки. Несколько магазинов, парикмахерская. Мама садится рядом с дочкой на край фонтана и улыбается:
-Малыш, мне надо в парикмахерскую… - женщина тревожно посмотрела по сторонам: - обещай не отходить от фонтана, если не хочешь идти со мной
Девочка радостно смотрит в лицо матери и кивает:
-Конечно.
Женщина мягко поглаживает её по голове – и уходит. А Эмили сидит на краю фонтана и рукой выводит узоры на зеркальной поверхности воды, наблюдая за тем, как круги разбегаются от её пальчиков во все стороны.
Вдруг один из этих кругов принимает знакомые очертания – и девочка улыбается…
Папа.
Милый, родной, любимый папа – он смотрит на неё из воды.
Ело девочки достают из воды через десять минут какие-то подростки, проезжавшие мимо. Один из них отшатывается, увидев мягкую, нежную улыбку на лице мертвой малышки.
И никто не заметил, что рыбок в фонтане стало больше, на одну…
Троли
Тролли жили под этим мостом много-много лет. Их всегда было двое – молодой и старый, и когда старый уходи, на его место приходил новый… и так было всегда
Но однажды старый тролль ушел – и никто уже не занял его место. И молодой остался один.
Сейчас уже он не был молодым, ему исполнились столетия; усталость навалила на его плечи, голод утяжелил походку, болезни и горести сделали глаза совсем тусклыми. Старый, небольшой мощенный камнями мостик уже перестал существовать, да и реки уже не было – на её месте высились дома викторианской эпохи; каждый день тролль ходил взад-вперед под домами и слушал звуки…
Тролль питался чужими жизнями.
Некоторые из них нравились ему больше других.
Вот, например маленькая девочка. Тролль каждый вечер приходил под её дом слушать, как отец рассказывает ей сказки, а по ночам выглядывал из двери чулана. Что бы девочка знала, что сказки, которые рассказывал ей отец – правда. Днем тролль тоже иногда заходил к девочке – он пробовал на вкус её игрушки, ощущал аромат нежной детской кожи. Когда она умерла, много-много лет спустя, он продолжал приходить, разыскивая этот аромат, и заглядывая в уже чужие детские….
Или старики; у них он питался запахами: старых, давно забытых на самых дальних полках приправ; чая – самого разнообразного, с медом, с молоком, шотландского, с корицей, лаванды в стенном шкафу, цветов, либо уже засушенных, либо свежих, купленных старичком по дороге домой с почты и преподносимые жене.
Была ещё и многодетная семья – звуки…. Смех, когда было весело, и плач, когда дети дрались, крики, когда кто-то падал или появлялась новая жизнь, тихие разговоры за ужином, звуки игрушечных принцев и принцесс, баталий, разыгрываемых на ковре, игрушечных шарманок и заводных игрушек…
Но самым любимым его местом была школа… но знал детей и их бабушек и дедушек, он знал вкус каждого мелка, когда-либо бывавшего в стенах этой школы, знал каждое слово, появлявшееся на доске или парте; каждое утро и каждый вечер он обходил школу – это были его владения; иногда он даже вмешивался в жизнь своих маленьких подчиненных – ломал шкафчики хулиганов и подкладывал яблоки тем, кого не очень любили, следил, что бы никто не списывал, а иногда и сам помогал тем, кто никак не мог решить… сотни и тысячи детских лиц, сотни и тысячи их запахов, движений, ленчей, плащей и курточек – он все это помнил. Он знал, когда в эту школу приходили дети и внуки тех, кого он помнил, и этим детям он помогал чаще остальных; для него сохранили какую-то сентиментальную печаль мордашки, которые он помнил много десятилетий назад точно такими же.
Каждый день обходил старый-старый тролль улицу, где жил, и подъедал старую жизнь, её радости и огорчения, печали и счастье. Когда-нибудь он перестанет это делать – и тогда жизнь замрет.
Ведь некому будет ей питатся….
Поделиться42009-08-24 20:38:46
Она курит дешевые сигареты, и носит синий мамин свитер – ей нравится, как вытянутое от времени горло подчеркивает ключицы, слишком уж костлявые, если по-честному. Да и на нормальные сигареты денег хватает – ей просто нравится слишком горький, режущий горло дым. Обычная такая девчонка, в общем. Сидит перед подъездом, пьет «Ягуар», болтает с подружками. Черные корни, белые лаковые сапоги – все как у всех.
Но иногда она думает о соседе-с-верхнего-этажа.
Она увидела его лет семь назад – ей было то ли девять, то ли десять. Лоб шишковатый, и ходит неправильно так, будто краб. А еще – на спине нарост. Будто бы крылья. Она тогда так и спросила у матери – у него там крылья, да? Так и не поняла потом, за что ей оплеуху отвесили.
Она потом его видела, иногда – когда старая бабушка выводила во двор. Над ним смеялись, а она сидела, надутая, и все ждала – когда он их покажет, крылья свои. Они ведь там есть, под этой огромной мужской рубашкой, есть, обязательно!
Так и не показал, умер, когда ей было четырнадцать. Его хоронили в нелепом гробу, таком глубоком. Для крыльев.
Наверное, поэтому она сейчас так злиться на мир. За его крылья, которые он не показал. Не может простить людям.